– Я читал, что от телесериала «Капитан» у англичан «крыши» посрывало, что собираются какой-то орден Обнарову вручать, а киноверсия попала сразу в две номинации на «Оскар».
– Угу… – угрюмо кивнул Саддулаев.
– Что ж, сегодня и мы, россияне, на киноверсию поглядим. Спасибо за приглашение на премьеру!
– Валера, не знаешь, где сейчас Костю можно найти?
– Талгат, я знаю только, что в театре он взял отпуск на неделю. Два его спектакля отменены. За женой в Израиль собирался лететь. Ее после химиотерапии выписывают.
– Конечно, сегодня на прием по случаю премьеры Костя не придет…
– Не придет. Наш Обнаров теперь не тот. Светские рауты, кутежи, девки – все в прошлом. Говорят, он очень любит свою жену. Говорят, бывает такое…Бывает…
Помолчали.
– Талгат, а ты съезди к нему домой. Ты же не чужой, – вдруг предложил Юдин.
– Неудобно.
– А ты отвези ему гонорар. Причем достойный, а не ту мелочь, что предлагал. Возьмется работать. Ему деньги нужны. У него выхода нет.
– Это у меня выхода нет.
Марта Федоровна стояла в прихожей, одетая в шубу и шапку.
– Костя, все-таки я поеду, – настойчиво твердила она. – Тае надо помочь. Она не справится с Егором. Он уже большой, шустрый. Натворите бед!
– Мама! Пророчить не надо. Я Тае помогу. Тебе надо отдохнуть, ногу полечить. Поживешь у Наташки денька два, на процедуры поездишь, а там решим, – мягко, но настойчиво сказал Обнаров.
– Егор, не вертись! – строго сказала Наташа и застегнула мальчонке теплый пуховый комбинезон. – Все, братец, держи своего богатыря.
Обнаров взял сынишку на руки, улыбнулся ему, чмокнул в щечку.
– Прилетел, как ураган! – недовольно сказала Наташа. – Никогда не заедешь, не посидишь.
– Некогда, сестренка. В другой раз.
– Ох уж этот мне «другой раз»! Ближе к Новому году мы Таю навестить приедем. Можно?
– Конечно, можно.
Егор недовольно запищал, сперва потихоньку, потом громче, настойчивее.
– Все-все. Уходим. Жарко ему. Да и Тая в машине, волноваться будет.
Он вышел в коридор, нажал кнопку вызова лифта.
– Что ж ты нам раньше не сказал, что она здесь! Ну ты свинья, братец!
Обнаров обернулся к сестре, скорчил рожицу, хрюкнул.
– Нет, мам, ты только посмотри! Захрюкал!!! Полгода не хрюкал!
Наташа схватила шубу, ключи.
– Мам, я сейчас вернусь. Пойду хоть обниму.
– А я-то что? Меня зачем оставили? Я тоже пойду!
Лязгнули дверцы лифта.
– Вот что, дамы. Мы ждем вас в машине. Нам жарко. Мы сейчас заплачем.
Обнаров вышел из подъезда, прищурился от яркого солнца и искрящегося инея, поправил ребенку шарф, чтобы тот закрывал рот и нос. Морозный воздух штурмом ворвался в легкие. Хрусткий снег скрипел под ногами.
– Тридцатник к вечеру выжмет. Егор, как думаешь? – подмигнул он сынишке.
Он открыл переднюю правую дверцу.
– Таечка, держи нашего Бармалея.
Тая взяла сына на руки.
– Ой! Костенька, как же он вырос! Мой родной, мой любимый сыночек, как же я по тебе истосковалась!
В ее глазах моментально появились слезы.
– Тая, ты крепче держи его. Он переворачиваться будет. Он уже хорошо ползает.
Обнаров захлопнул дверцу, обошел машину и сел за руль.
– Господи, как же я много пропустила! Карапуз мой, любимый, какой же ты стал большой, все понимаешь, – она склонилась к ребенку, стала целовать его щечки.
– По-моему, он очень на тебя похож. Будет просто потрясающе красивый парень.
– Нет, Костик, он на тебя похож. Глаза не мои. Глаза-то твои.
– Хочешь сказать, я тоже поучаствовал?
– И нос.
– Мой длинный нос?! Никогда!
Тая с умилением смотрела на ребенка, трогала его за ручки, гладила по щечкам и слезы бежали по ее щекам.
– Таечка, смотри, делегация!
Наташа и Марта Федоровна подошли к машине и постучали Тае в стекло. Она приоткрыла дверцу.
– Таечка, хорошая моя, дай обниму тебя. Какая же ты молодец! – трогательно лепетала Наташа.
– Я сейчас опять заплачу, вы уж не ругайтесь, – виновато произнесла Марта Федоровна и поцеловала Таю в щеку. – Как я рада, дети, за вас. А Костенька-то, он же как ожил!
– А Костенька сейчас ругаться будет. Вы нам все тепло на улицу выпустили, – строго сказал Обнаров. – Закрывайте дверь! Официальный прием мы устроим позже. Все-все! Наташа, поддержи мать!
Он плавно тронул с места, посмотрел на жену. Их взгляды встретились.
– Я люблю тебя, – мягко сказал он. – Я очень сильно тебя люблю.
Пока Обнаров готовил обед, на огромной двуспальной кровати Тая играла с сыном. Мальчуган резво ползал, живо реагировал на погремушки, заводную машинку, бросался разноцветными резиновыми колечками, потом собирал их и складывал в банку, откуда с каждым добавленным кольцом доносилась приятная мелодия. Он сам старался садиться, а когда это не получалось, упрямо повторял попытку вновь. Он скоро понял, что играть сидя проще, когда под спиной есть опора, подполз к матери и сел, привалившись спинкой к ее боку. Однако прилежное сопение с разбором всяческих пирамидок длилось не долго. Улучив момент, карапуз пустился от матери наутек к краю кровати, где и был пойман, обцелован и, получив порцию щекотки, возвращен в безопасное место. Затея ему понравилась, бессчетное количество раз он пробовал удирать, и Тая порядком устала перетаскивать сына с места на место. Наконец, взяв за лапу зеленую надувную лягушку, он притащил ее к матери, погладил, поцеловал и, прижав к себе, совершенно чисто произнес: «Капа!»
– Костя, ты слышал?! – с восхищением спросила Тая у вошедшего в комнату мужа.
– Это он «ква» так говорит. Раз лягушку взял, значит, кормить пора. Пойдем, Таечка, покормим нашего богатыря, – он подхватил на руки сына, прижимавшего к себе лягушку. – Пойдем, пока все горячее. И надо его спать укладывать. Иначе перегуляет, капризничать будет.