Обнаров - Страница 84

«Сейчас она зябко передернет плечами. Нужно будет снимать пиджак и накидывать ей на плечи. Какая пошлость! В конце концов, это мой пиджак…» – докуривая сигарету, думал Обнаров.

Кира зябко поежилась. Обнаров пошел к машине, достал плед, развернул его и укутал им девушку.

– Спасибо.

«Теперь поскули для приличия, неуклюже пофилософствуй и переходи к интиму, ради чего ты и осталась…»

Обнаров бросил сигарету в реку и повернулся к девушке. Кира смотрела на него серыми, подернутыми поволокой любовной тоски глазами.

– Костя, ты…

Она осеклась, забыв про их «вы». Потом вдруг, передумав исправляться, продолжила:

– Ты такой холодный. Я так два часа не выдержу. Знаешь, в чем твоя проблема? Тебе нужно учиться жить проще. В жизни, на самом деле, много радости и приятных неожиданностей.

– Неожиданностей?

Ее рука легла ему на грудь. Он почувствовал неприятный холод ее тонких упрямых пальцев. Рука, точно змея, заскользила все ниже и ниже.

– Не будь таким зажатым. Расслабься.

Эта непредвиденная задержка и нелепая, тупая ситуация стали его раздражать.

– Едем? У меня на этой стороне неподалеку квартира матери, – небрежно произнес он. – Купим хорошего вина, фруктов. Я включу Фрэнка Синатру. У меня осталось много его виниловых пластинок. Ты исполнишь мне легкий стриптиз для начала. Затем я раздену тебя до конца. А там… Запретов нет. Едем?

Он протянул ей руку, точно приглашая следовать за собой. Кира гордо вскинула голову, точно празднуя победу. Он сорвал с нее плед, оттеснил к парапету.

– Да! Да, котик! Возьми меня! Возьми прямо здесь, сейчас! – шептала она и страстно целовала его. – Ты только мой. Мой… Мой…

Жестко, вульгарно, рывком он прижал ее к себе, прижал так сильно, что Кира вскрикнула.

– Нравится? – заботливо осведомился он.

Растерянная, Кира не нашлась, что ответить. Обнаров схватил ее за шею, сжал пальцы. Кира захрипела, судорожно рванулась, тщетно пытаясь освободиться.

– Душить меня не надо, девочка! Бесит! – сквозь зубы, пристально глядя в ее застывшие глаза, произнес он. – Дышать хочу, свободно. Поняла?!

Он внезапно разжал объятия, и, потеряв равновесие, Кира упала на асфальт.

Холодным, неживым взглядом Обнаров наблюдал, как, запутавшись в складках вечернего платья, Кира неуклюже пытается подняться, как она с искаженным от гнева лицом что-то кричит ему и как убегает навстречу зеленому огоньку такси.

Обнаров поднял с тротуара плед, пошел к машине. Положив плед на заднее сиденье, он сел за руль, мгновение помедлил, потом плавно тронул с места, против правил развернулся на пятачке перед мостом и поехал в Москву, к сыну.

Сразу после обхода доктор Анатолий Борисович Михайлович писал в истории болезни Таисии Ковалевой:

«…12 сентября 2005 года. Через неделю после начала 05.09.2005 второй фазы индукции ремиссии у больной развилась глубокая анемия. Гемоглобин упал до критических цифр (50 г/л). Состояние больной ухудшилось. Выраженная бледность кожных покровов, слизистых оболочек. Развивается геморрагический синдром – мелкие кровоизлияния на коже рук, живота, дважды носовое кровотечение. Назначить переливание эритроцитарной массы и донорской крови. Химиотерапию лейкоза не прерывать…»

Вошла медсестра.

– Доктор Михайлович, извините. Я дозвонилась до супруга Ковалевой, он решает вопрос с вылетом и перезвонит вам через десять минут.

Врач отложил ручку, снял очки, пальцами сдавил веки.

– Хорошо. На вторую половину дня готовьте Ковалеву к прямому переливанию донорской крови.

– Вы нашли еще одного донора?!

Михайлович кивнул.

– Да.

12 сентября в театр в день сбора труппы перед началом нового 111-го сезона Обнаров приехал первым, почти одновременно с худруком Олегом Ефимовичем Севастьяновым.

– Ранняя вы пташка, ранняя, Константин Сергеевич! – довольно ворковал Севастьянов, пожимая Обнарову руку. – Говорят, кто рано встает, тому Бог идет навстречу. Вот мы с тобою, Костя, встали рано, а остальные наши коллеги еще утренний сон видят, – он сделал хитрую кошачью морду, ткнул Обнарова пальцем в бок и, прыснув от смеха, заключил: – Так ведь и проспят весь сезон!

По пустому гулкому коридору они прошли в кабинет, на двери которого красовалась табличка: «Художественный руководитель, директор театра народный артист СССР Севастьянов Олег Ефимович».

– Проходи, садись.

Севастьянов бросил плащ в кресло, тонкий кожаный портфель положил на рабочий стол. Однако сам за рабочий стол не сел, а, обойдя длинный стол для совещаний, сел рядом с Обнаровым. Какое-то время он угрюмо молчал, расстроенно качая крупной седой головой, потом придавил руку Обнарова своей тяжелой теплой рукой.

– Костя, ты, главное, веры не теряй. Наши вторые половинки, они ох как чувствуют наш настрой! Ничего, организм молодой, выкарабкается. У тебя теперь сын. Жить эгоистом, чтобы только на эмоциях, не имеешь права. Да, не мне тебя успокаивать. Не умею я. Давай к тому, что могу и умею. Лечение, как я понимаю, платное. От театра материальную помощь послезавтра получишь, но сумма будет не ахти, не взыщи.

– Спасибо.

– Да за что спасибо-то? Тебе спасибо, что держишься. Другой бы давно в запой… Тебе тут без меня спектаклей на полтора месяца чередой понаставили. Я половину сегодня уберу. Симонец на тебя с самого начала косо смотрит. Петр Миронович ведь у нас только считать умеет. Считает он хорошо. В актерской шкуре, жаль, не был. Ну, а вторую половину изволь отработать. Я тебя заставить не могу, Костя. В связи с болезнью жены и необходимостью ухода за новорожденным сыном ты имеешь полное законное право взять отпуск по уходу за ребенком. Поэтому я тебя прошу. Если ты уйдешь, уйдут пять названий, самых кассовых. Сразу ввести замену мы не сможем. Это месяца четыре нервотрепки и репетиций. Это больно ударит по театру. Заменить тебя сложно. Зритель-то ходит смотреть на тебя! Но выбирай сам. Работа – это одно, а ребенок, жена – совсем другое. Я пойму и приму с уважением твое решение.