Обнаров - Страница 92

– Мне больно, ты делаешь еще больнее. Зачем, мама?

Мать не ответила.

– Никогда бы не подумал, что так может быть, но мне неуютно в собственном доме. Чтобы не раздражать тебя, я буду на кухне. Вскипячу чайник. Приходи пить чай.

Мать не пришла.

Вечером она не дала ему купать ребенка.

– Я двоих вырастила и третьего выращу! Не дам ребенка, не подходи! – ответствовала она и закрылась с мальчонкой в ванной.

Он простоял под дверью все время, пока Марта Федоровна купала внука, чутко прислушиваясь к каждому звуку.

Искупав ребенка, Марта Федоровна уложила его в кроватку, недовольно вырвала из рук Обнарова бутылочку с манной кашей и стала кормить ребенка. Сидя на кухонном диване, он долго слушал, как мать поет мальчонке колыбельные, которые, наверное, пела и ему самому, слушал – и незаметно уснул.

Его разбудило неясное прикосновение, точно кто-то гладил его по руке. Обнаров открыл глаза и увидел заплаканную мать.

– Что это такое? – мать указала на следы уколов и синяки на его правой руке.

Обнаров опустил закатанные до локтей рукава рубашки.

– Я не хотел, чтобы ты видела.

Мать сокрушенно покачала головой.

– Я думала, сильным тебя вырастила, а ты, значит, наркотики потихоньку колешь! Покажи другую руку! – потребовала Марта Федоровна.

Обнаров послушно закатал рукав.

– Нет больше моих сил! – Марта Федоровна пошатнулась, ухватилась за сердце.

– Мама!

Обнаров подхватил мать, усадил на диван, подал воды, присел перед нею на корточки.

– Ну, все, мам, все. Успокойся.

Мать тяжело перевела дыхание:

– Хорошо, что отец не видит.

Обнаров вздохнул, погладил мать по коленке.

– Мам, это не наркотики. Тае делали прямое переливание крови. Я был донором.

Мать растерянно смотрела на него.

– Таечке совсем плохо, да? – дрогнувшим голосом спросила она.

– Теперь много лучше.

Он отвернулся, он искренне хотел, чтобы это было правдой.

– Господи, что делается… Прости меня, сын. Мне стыдно.

– Забавно…

– Что?

– Забавно, что ты совсем не знаешь меня…

Строчки ложатся ровно и бегут одна за другой, почерк врача легкий, летящий.

«…15 сентября 2005 года. Тридцать восьмой день терапии. Достигнута ремиссия. В анализах крови исчезли бласты, нормализовалось число эритроцитов и уровень гемоглобина. В костном мозге бластоз 3 % (критический уровень 5 %). Самочувствие больной улучшилось. Исчез геморрагический синдром, бледность кожи несколько уменьшилась. Настроение стало более оптимистичным. Параллельно курсу химиотерапии проведена профилактика нейролейкемии по программе (эндолюмбальное введение метотрексата 12,5 и цитозара 5-15-30-30-30 мг раз в четыре дня). Оплата первой фазы курса консолидации произведена полностью по договору №LGF-47778 от 15 сентября 2005 года».

Обнаров вошел в палату жены со смешанным чувством. Был страх, так как увидеть сегодня жену в том же состоянии, что и в прошлый визит, услышать ее желание умереть было страшно. А если ей стало еще хуже? Страх тормозил, останавливал. И в то же время он рвался туда, к ней, ноги сами его несли, так как в палате была женщина, которую он любил так, что словами выразить не возможно.

Собравшись с духом, надев приветливую улыбку, Обнаров шагнул в палату.

– Приве… – начал было он.

Кровать была пуста. Жены в палате не было.

Мгновенно Обнаров почувствовал, как земля остановила вращение, стряхнув с себя его хрупкий мир иллюзий и надежд, и теперь он, этот мир, с бешеной скоростью летел в пропасть. Его моментально бросило в жар, потом в холод. Перед глазами встала врезавшаяся в память картина: тело, лежащее на каталке, накрытое простынёй, начавшее свой последний путь.

Не понимая точно, что и зачем он делает, Обнаров бросился из палаты искать врача или медсестру, он бежал по коридору, когда вдруг увидел ее.

Опираясь левой рукой о поручень, вмонтированный в стену, Тая тихонько шла по коридору. Она по-прежнему была исхудавшей, бледной, но у нее уже были силы, чтобы встать, и тихонечко идти по этому длинному, нескончаемому коридору.

Обнаров смотрел на жену как зачарованный. Он бы мог поклясться, что не делала жизнь ему подарка более ценного, чем сейчас.

Она увидела его, улыбнулась, остановилась, тихим, но уже имеющим живые, радостные краски голосом произнесла:

– А я вот покушать ходила…

Она опять улыбнулась, как-то по-детски, смущенно пожала плечами.

– Я теперь все время хочу есть. Анатолий Борисович говорит, что это очень хорошо.

Их разделяло пространство метров в пять. Как одержимый, он бросился к ней, сжал в объятиях ее маленькое, исхудавшее тельце и замер, благодаря Бога за явленное чудо. Потом он целовал ее лицо, руки, потом опустился перед женой на колени, обнял ее за талию, прижал к себе, от полноты чувств не в силах сказать ни единого слова.

Медперсонал и больные, видевшие эту встречу, деликатно перешептывались, радостно кивая на супругов.

Немного свыкшись с чудом, он подхватил жену на руки и понес в палату.

В палате Тая попросила:

– Опусти меня, пожалуйста, на ноги.

Он нехотя подчинился. Он все еще шалел от нахлынувших чувств, точно тревога, накопленная за последние месяцы, разом ушла, растворилась в нечаянной радости.

– Таечка, любимая моя, какая же ты молодец! – Обнаров с восхищением смотрел на жену.

Он хотел было снова ее обнять, но Тая остановила.

Из тумбочки у кровати она достала журнал, не выпуская журнала из рук, обложкой сунула его в лицо Обнарову.

– Ты тоже молодец! – довольно спокойно сказала она.

Он смотрел на обложку, где был запечатлен обнимающим Киру Войтенко на том самом фуршете в Питере. Снимок действительно был удачным, потому что тот хищный взгляд, каким он смотрел на девушку, не оставлял никаких сомнений в его дальнейших намерениях.