Обнаров - Страница 73

К оглавлению

– Работать будем.

– Слава Всевышнему! – возвел руки к небу Юдин.

Он пристально посмотрел на Обнарова, потом спросил:

– Костя, у тебя точно все в порядке?

– В полном.

– Я подготовлю бумаги. Позвоню, приедешь подписать.

Они пожали друг другу руки, и Обнаров ушел.

Юдин озадаченно смотрел на закрывшуюся за спиной Обнарова дверь.

– Пусть шлепнет меня по рыжей голове моя старая еврейская мама! Скажу за то, что не можно умным мужам делать такие роскошные глупости…

В кабинете художественного руководителя актерского факультета Алексея Петровича Преображенского Обнаров сидел уже минут десять.

Поздоровавшись коротко, с подчеркнутым налетом официальности, Преображенский предложил Обнарову присесть, указав на стул напротив своего стола, и далее, не замечая его присутствия, продолжил работать с бумагами, аккуратными стопками разложенными на столе.

Обнаров ждал. Он терпеливо рассматривал шоколадного цвета старинную обивку стен, громоздкие, оставшиеся с советских времен книжные шкафы, заполненные книгами, два коричневых кожаных кресла в углу и маленький стеклянный столик между ними, наконец, рыжий, потрепанный временем паркет под ногами. Эта обстановка была ему знакома еще со студенчества. Ничего не изменилось. Он бы мог поспорить, что и порядок расположения книг в книжных шкафах не изменился, и он без труда смог бы найти и любимое «Укрощение огня» Даниила Храбровицкого, и гениальную, но так надоевшую за бесчисленные прогоны пьесу Александра Островского «Гроза».

– Что вас привело ко мне, Константин Сергеевич? Слушаю, – тоном вынужденного тратить время, произнес Преображенский.

Обнаров подал ему документы.

Преображенский документы взял и стал вслух читать:

– Ректору… Та-а-ак… От студентки второго курса Таисии Обнаровой… Та-а-ак… Заявление… Та-а-ак… Прошу предоставить академический отпуск… Та-а-ак… Выписка… Та-а-ак… Острый лимфобластный лейкоз… Лечение до декабря… Позвольте, что это?

– Ректорат в отпуске. Ректор будет через две недели, но, досада, меня в стране через две недели не будет. Позвольте, Алексей Петрович, я вам документы отдам, а вы их ректору передадите. Тая всегда оставалась вашей любимой студенткой.

– Но… Это же… – Преображенский растерянно подался к Обнарову и, понизив голос до шепота, спросил: – Костя, это что, рак?

Переложение диагноза с медицинского языка на обывательский резало слух. Обнаров встал.

– Алексей Петрович, простите меня за все неприятности, которые я невольно вам причинил. Поверьте, мне было больно быть непонятым моим учителем. Но все сложилось так, как сложилось. Надеюсь, могу на вас рассчитывать.

Преображенский окрикнул его уже в дверях. Профессор подошел, положил свою тяжелую жилистую руку Обнарову на плечо.

– Не оставляй ее, Костя. Будешь мотыльком порхать, уважать перестану!

В тени парковых аллей было не так жарко, как на залитых солнцем лужайках и нагретых полуденным солнцем улицах. Здесь, скрывшись от зноя, сидели на лавочках старички-доминошники, взявшись за руки, гуляли влюбленные парочки, а молодые мамы катали по узким асфальтированным дорожкам коляски со своими маленькими чадами. Щебет птиц, шелковый шелест ветра в кронах, свежий лесной запах, изумрудный цвет вымытой вчерашним дождем зелени, покой и умиротворение.

– Я в шоке, Старый! Бабы из тебя веревки вьют! Тебе заняться нечем? Костя, это не дело. Ты срываешь съемочный график. Мелехов долго терпеть не будет. Ты можешь бегать за продюсером, но не продюсер за тобой. Что ты творишь? Ты зазвездился?

Обнаров склонился к ребенку. Сын искал ротиком выпавшую соску-пустышку. Он подал пустышку ребенку, поправил шапочку. Сынишка почмокал губками, закряхтел, вытолкнул пустышку и тихонько заплакал. Обнаров достал из кармашка коляски бутылочку с водой и принялся поить сынишку.

– Жарко тебе, мой хороший. Сейчас в тенечек поедем.

– Ну, что это? Что это? – Беспалов поморщился, отвернулся. – Тебя Мелехов порвет, а ты ведешь себя, как баба! Ты, дубина, тратишь свое драгоценное время на тупые, чисто женские занятия. У тебя с головой все в порядке? – согнутым пальцем Сергей Беспалов постучал Обнарову по виску. – Когда Марта Федоровна сказала мне, что ты здесь, с сыном гуляешь, вместо того чтобы на съемочной площадке потеть, я обалдел! Смотрю, бродишь тут, с коляской… Ты пеленки стирать не пробовал?

– Здесь давай направо свернем, там тени больше.

Обнаров убрал бутылочку и опять подал сынишке пустышку. Ребенок зачмокал губками, запрокинул ручки вверх, на подушку и, зевнув, стал засыпать.

– Жарко… В такую погоду только дома под кондиционером сидеть. Но я боюсь, от кондиционера Егор простынет. Вот гулять и ушли, пока кондиционеры дома пашут.

Беспалов усмехнулся, развел руками.

– Костя, у меня двое детей. Я ни с одним не нянчился. Я – кормилец, добытчик. Понимаешь? Детям сопли вытирать – удел наших жен. Твоя принцесса что, не понимает, что сломает тебе карьеру, что ты не нянька, а кормилец? Ты раз кинешь людей, два кинешь, три кинешь, а потом ты станешь Шерстнёвым, тебя просто перестанут приглашать. Поговори с женой. Объясни. На место поставь.

Обнаров хмуро глянул на него.

– Говори тише, коротко и по делу.

– Дурак ты. Вот тебе коротко и по делу. Пока твоя королева по салонам красоты шарится и ноготочки полирует…

– Сергей, я разобью тебе лицо. Прямо сейчас. Честное слово! Есть границы моего терпения.

– Я не понял, ты себе цену набиваешь, а мне по морде?

– Ничего я не набиваю. Я просто просил перекроить график, дать мне хотя бы две недели свободных, чтобы помочь жене с новорожденным сыном. Мелехов отказался пойти навстречу, я сказал, что не буду с ним работать. Работу я еще не начинал, заменить меня просто. Поэтому нечего ему меня искать.