Обнаров - Страница 137

137

Здесь, на пустынном берегу, вдали от городской суеты и дел, без анестезии цейтнота он почувствовал одиночество особенно остро. Обнаров закрыл глаза, запрокинул голову. Теплый, едва ощутимый ветер невесомыми, робкими прикосновениями трепал его волосы, гладил по лицу.

Люди создали научно-исследовательский институт мозга, есть целая наука нейро-физиология, но никто так и не смог объяснить наверняка, как и почему рождаются у нас воспоминания и что заставляет память стремительно пронзать толщу лет и давно минувших событий, воскрешать с первозданной остротой чувства и ощущения, лица и слова тех, кому теперь имя – Вечность.

…Теплой ладошкой, едва-едва прикасаясь, жена гладила его по лицу. От удовольствия он закрыл глаза.

– Ох, Костик-Костик! Не хочу я тебя никуда отпускать. Опять мне изменять будешь со своей работой. Хочу в каменный век. Пусть не будет кино. Будешь с дубиной за мамонтом гоняться, а ночью спать у меня под бочком.

Он улыбнулся.

– Таечка, я же на недельку всего. А мамонта я тебе добуду. Обещаю. А ты уйди с головой в учебу. Не скучай. У нас же вся жизнь впереди…

Обнаров тряхнул головой, и наваждение исчезло.

– Вся жизнь впереди… – со вздохом вслух повторил он.

Вдруг что-то холодное и мокрое ткнулось в его ладонь.

– Тишка! Обормот! Напугал…

Обнаров присел на корточки перед рыжей деревенской псиной, совершавшей ежевечерний обход владений, и потрепал пса по ушам.

Тихон был единственной собакой в деревне. Его баловали. Дачники – особенно. Потому собачьей наглости не было предела. Вот и сейчас пес бесцеремонно лизнул Обнарова в щеку и водрузил мокрые грязные лапы ему на плечи, нежадно вымазав черной болотной грязью серую ветровку.

– Куда ж ты лезешь-то, дурень! – Обнаров скинул собачьи лапы с плеч. – Опять раков в протоке ловил? Грязный, как черт! А ну гулять! Брысь отсюда!

Еще какое-то время Обнаров что-то рассерженно бубнил вслед собаке, тщетно пытаясь стряхнуть растертую по одежде грязь. Потом, махнув на все рукой, он сел на старую выволоченную давным-давно на берег лодку и закурил.

Где-то рядом, на опушке соснового бора, дважды протяжно ухнула сова. Ей откликнулась в прибрежных зарослях выпь. Ее поддержал далекой, из самой глубины леса, дробью старатель-дятел. Обнаров прислушался. Луг тоже ожил стрекотом кузнечиков. Точно не золотая осень была на дворе, а июль. Ночь незримо вступала в свои права. Оживали звуки, в природе начиналось скрытое от посторонних глаз движение. Ощущение сокрытой ночью тайны интриговало, заставляло прислушиваться, приглядываться, волноваться по поводу и без. И только повисшая рыжим апельсином над самым горизонтом луна взирала на все холодно и бесстрастно.

«Завтра день хороший будет. На рыбалку махнуть?» – подумал Обнаров.

Но принять окончательное решение он не успел. По ушам резанул пронзительный женский визг и безудержный лай Тишки.

– Тихон, фу! Ко мне! Ко мне, я сказал!!! – крикнул в темноту Обнаров и, бросив сигарету, пошел наугад навстречу собаке.

Прижав уши, прыжками пес несся по пляжу назад, к Обнарову. Добежав, он попытался было опять по-свойски водрузить лапы Обнарову на плечи, но тот, предугадав намерение, простер вперед руку и грозно сказал:

– Даже не думай!

Пес послушно завилял хвостом и тихонько заскулив, сел перед Обнаровым.

– Ты чего творишь, морда песья? Кого ты облаял? Кого напугал? Пойдем, поглядим.

В тумане, на поросшем олешником мысу, отделявшем озеро от протоки, Обнаров различил нечеткие очертания человеческой фигуры.

– Пожалуйста, возьмите на поводок вашу собаку! – крикнула женщина и сделала несколько шагов к воде от несущегося аллюром Тишки.

– Тихон, ко мне! Ко мне! – строго позвал Обнаров и тут же добавил: – Не бойтесь. Он не кусается. Только лапы любит на плечи класть и в лицо лизнуть может.

Тишка остановился на полпути к женщине и вопросительно смотрел то на нее, то на Обнарова.

– Я убеждена, что если у вас есть собака, за нею нужно смотреть. Поводок. Намордник. Проблем не будет. Ваша собака кинулась на меня, чуть не сожрала!

Обнаров улыбнулся, заметив на белом свитере дамы прямо на изящной груди следы грязи от собачьих лап.

– У тебя хороший вкус, Тихон, – едва слышно произнес Обнаров и добавил громче: – Простите. Это деревенский пес. Общий, так сказать. Не бойтесь. Он не кусается.

– Он вам сам об этом сказал? Рассуждаете, как ребенок!

– Да будет вам, успокойтесь. Полезно иногда впадать в детство. Идите сюда. Я вас познакомлю. Тихон вам лапу даст. Только я ему лапы предварительно помою. Тихон, иди сюда, иди мыться.

– Увольте. Подержите собаку. Я домой пойду.

– Как вам будет угодно.

Обнаров сел на поваленную ветром ольху, щелкнул зажигалкой и закурил. Тишка улегся у его ног. Он потрепал собаку по холке и с шумом выдохнув сигаретный дым, стал смотреть, как торжественно и степенно над озером восходит луна.

– Полуночник, иди чайку попей! – сказала ему мать, едва он прикрыл за собою дверь.

Мать сидела на веранде возле самовара. Самовар был старинный, ведерный, на углях, как в старые добрые времена. Самовар мать научила ставить Тая.

– Я просил тебя самовар при мне не ставить? – плохо скрывая раздражение, сказал Обнаров. – Поразительно, мама! Неужели ты даже в малом уступить не можешь? Надо обязательно поперек!

Он сел в плетеное кресло-качалку.

С веранды открывался изумительный вид на озеро. Луна поднялась уже достаточно высоко и расстелила свою серебряную дорожку от одного берега до другого.

Марта Федоровна налила чашку чая и невозмутимо поставила перед сыном.

137