Обнаров - Страница 126

126

– Забыл ты меня, Егор, – рука бессильно упала на пол.

Обнаров лежал, завалившись на бок, и смотрел на плачущего малыша. Личико сына покраснело, ротик судорожно ловил воздух, все тельце сотрясал надрывный плач. Плач резал уши, плач терзал сердце. Обнаров подполз ближе и, положив голову у ног сынишки, стал гладить ребенка по спинке.

Манная каша подгорела и получилась пересоленной. Попробовав то, что приготовил, Обнаров в сердцах выплюнул кашу на пол и швырнул кастрюльку в мойку.

Сидевший на мягком кухонном диване сынишка поднял настороженные глазенки на отца. Их взгляды встретились. Усталый, затравленный, пожухший взгляд одного и чистый, открытый и доверчивый взгляд другого. Сын счастливо улыбался и смотрел на отца любопытными глазенками.

– С ума сойти… – прошептал Обнаров. – Как же ты на маму свою похож…

Еще какое-то время он стоял абсолютно неподвижно и пристально смотрел на ребенка, затем взял чистую кастрюльку, остатки молока и сосредоточенно стал заново варить кашу.

Егор от каши отказался наотрез, старательно выплевывая ее и выталкивая языком.

– Что ж ты делаешь, дурень, до утра голодным будешь сидеть. Ешь, вкусно же! Я пробовал, – пытался договориться Обнаров.

Но мальчонка был настырным и стоял на своем.

После «ужина» Обнаров впервые за прошедший месяц включил телефон. Помедлив в нерешительности, он набрал номер Беспалова.

– Здорово, Серый. Это я. Ты говорить сейчас мо… Не надо, не надо! Не надо этого делать, прошу тебя! Отпусти! Отпусти, я сказал! – резко перебил он себя, видя, как сын тащит в рот валявшийся на диване его грязный ботинок

«Костя, ты с кем там? – беспокоился Беспалов. – Тебя что, бьют? Ты где? Я сейчас же приеду! Куда ты опять влез?!»

Обнаров бросил ботинок на пол, сел рядом с ребенком и дал ему вместо ботинка иллюстрированный журнал со старой программой телепередач. Ребенок с интересом взялся за страничку и стал отрывать ее.

– Пошло дело… – кивнул Обнаров – и уже орущему в трубку Беспалову: – Серый. Прости, что дергаю. Ладно, не кричи. Не ори, говорю! Башка и без тебя болит. Мне Егора покормить надо. Он каши манной не хочет, а у меня жрать нечего. Ты не мог бы привезти мне продукты? Я бы тебя вечером не дергал, но у меня, честно, полный ноль! А до магазина я не дойду, хреново мне. Хоть в петлю!

«Сейчас приеду», – сказал Беспалов.

– Вот и славненько, – сам себе сказал Обнаров. – Пойдем-ка, Егор, я посажу тебя в манеж, мне переодеться надо. Иначе упадешь ты с дивана.

Он взял на руки ребенка, особенно бережно прижал к себе и, пошатываясь, понес в спальню.

Очевидно, сынишка соскучился по своим старым игрушкам: во всяком случае, оказавшись в манеже, он увлекся игрой, больше не обращая внимания на взрослого.

Пользуясь удобным случаем, Обнаров пошел в ванную. Он снял с себя и бросил в стиральную машину всю грязную, пропахшую потом, мочой и блевотиной одежду, встал под душ. Растирая тело мягким махровым полотенцем, он глянул на себя в большое, во весь рост, зеркало и испугался того, как высох за месяц запоя.

– Мать честная! А это еще что? – растерянно сказал он, присмотревшись и открыв для себя щедрые пряди седины в волосах.

Эти открытия не расстроили его, он воспринял их как данность и стал одеваться, выбрав все же, чтобы скрыть худобу, просторный спортивный костюм.

Заглянув в комнату к сыну, он довольно отметил, что ребенок по-прежнему занят игрой, и решил, что нужно наконец-то побриться.

Длинную щетину было удобнее взять опасной бритвой, но, пошуровав в шкафчике в ванной, бритву он так и не нашел.

«Наташка спрятала…» – догадался он.

Пришлось бриться электробритвой. Занятие окончательно вымотало его. Лишившись месячной щетины, Обнаров хмуро смотрел на себя в зеркало. Снаружи он выглядел так же, как и изнутри. А внутри было совсем худо. Голова раскалывалась от непроходящей боли, перед глазами мельтешили яркие звездочки, все нутро ныло, дрожало и томилось, и в душе зияла сосущая пустота.

Из спальни послышалось хныканье Егора. Опираясь рукой о стену, Обнаров пошел к сыну.

– Дай! Дай! – произнес он, увидев отца.

Ребенок стоял на ногах, держась ручонками за сетку, и пальчиком указывал на выброшенную из манежа игрушку.

– Егор… – растерянно пробормотал Обнаров.

Он вынул ребенка из манежа и поставил на ножки.

– Та-а-ак… Ну-ка, иди ко мне, мой хороший, – он отошел немножко назад и игрушкой поманил ребенка.

Тот улыбнулся, потянул к игрушке ручонки и сделал шаг, другой, третий…

Обнаров подхватил сына на руки, прижал к себе и стал целовать, как одержимый.

– Какой же ты молодец! Какой молодец! Какой умница! Ах ты, мое родное солнышко! Вот Таечка обрадуется! Как же она будет рада… – шептал он, и слезы текли по щекам.

Потом он посадил ребенка на пол, закрыл лицо руками и плакал уже не таясь, вздрагивая всем телом, точно желая, наконец, избавиться от копившихся в нем весь последний месяц боли и горя.

Беспалов с удовольствием доедал суп, оставшийся в тарелке Егора, когда в кухню вошел Обнаров.

– Уснул?

– Уснул.

– Слушай, вкуснятина, просто оторваться не могу. Вот пить ты не умеешь, а готовишь очень вкусно. Очень вкусно!

– С Ольгой поссорились? Голодный сидишь.

– Олька к матери смоталась, два дня как.

– Опять?

– Что значит «опять»? С ними не бывает «опять». Это процесс непрерывный, как смена времен года. Сейчас у нас зима.

– Не изменять не пробовал?

– Костик, ты давно моральным стал?

– Серый, взрослый мужик, а ума нету.

Беспалов через край тарелки допил суп и довольно подытожил:

126