Обнаров - Страница 87

Поморщившись от боли, Обнаров высвободил руку.

– Да не трогаю я вас! Все такие чувствительные стали. Один я – черствое дерьмо! Идите, гримируйтесь. После спектакля объяснительную напишете.

Зазвонил телефон.

– Да. Да, мам, прилетел, – сказал в трубку Обнаров. – Все нормально. Нормально, говорю! Егор как? Я понял. Я перезвоню сразу после спектакля.

В гримерке его ждала художник-гример.

– Здравствуйте, Нона Иосифовна. Сегодня не я к вам, а вы ко мне?

– Здравствуйте, Константин Сергеевич. Куда же вы пропали? Все про вас спрашивают. Севастьянов хотел вас высоким гостям представить. Садитесь скорее. Через пять минут начало. Ну, да, у вас выход не сразу. Успеем.

Обнаров сел в кресло, закрыл глаза. Было хреново. Сердце билось, точно напуганное, перед глазами плыли радужные круги, холодный липкий пот струился по голове, по шее за ушами, по спине. С подлокотника он взял полотенце, вытер лицо и шею.

– Извините.

– Вы тоже нервничаете? – улыбнулась Нона Иосифовна. – Ой, я прямо вся сегодня на нервах! Даже руки дрожат.

Обнаров усмехнулся, дотянулся до бутылки с водой, стоявшей на столике, сделал несколько больших глотков.

– Тончик потемнее мне сегодня положите.

– Да я уж поняла. Больно бледный вы. А все нервы…

– Здорово, Старый! – Сергей Беспалов хлопнул Обнарова по плечу. – Ну что, сегодня мы шуты у трона королей?

На Беспалове был строгий черный костюм, но вместо полагающейся белой рубашки из-под пиджака выглядывала грязная, разодранная в нескольких местах майка, а на голой шее красовалась черная атласная бабочка.

– Весь театр на ушах. Севастьянов устроил фуршет в малом зале. Расточает комплименты супругам президентов, ужом вокруг них вьется. Симонец лично обнюхал каждого актера, угрожал придушить, если учует запах спиртного. Серебряков час назад устроил взбучку звукорежиссеру за то, что микрофоны фонят. Чего тут было, вспомнить страшно! Чонышев под угрозой увольнения запретил контролершам и гардеробщицам делать угрюмые лица, сейчас, говорят, ходит, проверяет.

– Константин Сергеевич, давайте глазки подрисуем, – сказала гримерша.

– Давайте. И хватит. Все. Отпустите меня.

– Да-да, одна минуточка.

По внутренней радиотрансляционной сети зазвучали первые такты увертюры, которой начинался спектакль. Под увертюру пополз, распахнулся занавес.

Обнаров поднялся, тряхнул головой. Картинка медленно поплыла и закачалась. Он снял с вешалки костюм и, сделав над собой усилие, стал одеваться.

– Костя, ты чего, пьяный что ли? – понизив голос, спросил Беспалов.

Обнаров искоса глянул на него.

В наплечную кобуру под руку слева он вложил пистолет, надел белые перчатки, на плечи накинул широкую накидку-плащ. По задумке режиссера этот плащ, как огромное черное крыло, должен развеваться над зрительным залом в момент первого появления Головореза Мэтью, который по наклонной закрепленной над залом лонже, подобно огромной черной птице, с десятиметровой высоты спускается-парит через весь зрительный зал на сцену и приземляется как раз там, где в руках проходимца Ганса трепещет новая добыча – прекрасная аристократка Елена.

Обнаров оглядел себя с ног до головы, надел микрофон.

В отличие от своего дружка Ганса Головорез Мэтью был одет исключительно роскошно, как и подобает по происхождению аристократу, по судьбе предводителю шайки головорезов – Дубровскому в немецком варианте: дорогой черный костюм, белоснежная рубашка, шелковый галстук, начищенные туфли.

– Серый, ты, пожалуйста, со шпагами без импровизаций. Мне бы сегодня на ногах устоять. Еще. Когда мы с мостков по лестнице подниматься будем, иди рядом. Боюсь, сегодня с этих узких ступенек я навернусь. У меня плывет все.

Беспалов смотрел на друга испуганными глазами.

– Костик, что, Тая умерла?

Обнаров вздрогнул.

– Что ты говоришь такое?! Просто дважды, вчера и сегодня, у меня брали кровь для нее. Прямое переливание. Препротивная процедура, скажу я тебе, с еще более омерзительными последствиями. Отсюда слабость. Как летел, как сюда ехал, ни хрена не помню! Помню, какой-то сопливый дэпээсник меня из машины тащит, а я сплю на ходу.

– У сцены врачи дежурят. Я сейчас позову.

– Не надо! – дрожащей рукой он ухватился за спинку стула, потом оперся на нее руками, склонился, зажмурился. – Серый, не в службу, а в дружбу. У меня пачка сока гранатового в сумке, плесни в стакан, а то подохну.

Едва Обнаров пригубил напиток, в гримерную влетел разъяренный Симонец.

– Какого черта вы здесь сидите?! Уже увертюра пошла! Обнаров… – он по-бабьи всплеснул руками. – Нет, Константин Сергеевич, я уродов, шестерочных, понять могу: жрут для храбрости. Но ты-то! Ты!!! Ты-то куда винище хлещешь?! Тебе высотные трюки работать! На тебя главы мировых держав посмотреть пришли! Бельма зальешь, а последствия мне разгребать? Распустил тебя Олег-то наш Ефимович! Что, звездная болезнь разум застит?! Не помним, кто вскормил да пригрел? Назад в Питер захотелось?!

Обнаров залпом осушил стакан, бросил его зам. худрука в ноги, из верхнего ящика гримерного столика хладнокровно вытащил пистолет, отточенным движением снял с предохранителя и, глядя на Симонца пустым взглядом убийцы, сказал:

– Мироныч, я выпил столько, что мне Марианская впадина стала по яйца. Но стукануть ты вряд ли успеешь. Считаю до одного. Раз! – он вскинул руку, целя Симонцу точно в левый глаз, палец на спусковом крючке выбрал свободный ход.

– Костя, ты спятил! – крикнул побледневший как полотно Беспалов и схватил Обнарова за руку.

Пробубнив что-то нечленораздельное, Симонец испарился также быстро, как и появился.