Обнаров - Страница 71

Он хотел ответить зло, ядовито, но не успел. Кто-то сильно тряхнул его за плечо. Обнаров поднял голову от сложенных на спинке детской кроватки рук. Мать стояла рядом.

– Костя, Егорушка спит. Иди поешь. У тебя весь день маковой росинки во рту не было. Потом спать будешь.

– Это я уснул, да? – он лихорадочно пытался сопоставить реальность и только что пригрезившийся неприятный разговор.

– Вставай, пойдем на кухню…

На ужин был борщ. Обнаров подозрительно смотрел то на тарелку, то на мать.

– Ты чего? – не выдержала та.

Он тряхнул головой, потер ладонями лицо, как-то по-звериному фыркнул.

– Мам, у нас выпить есть?

Марта Федоровна удивилась.

– Ты здесь живешь, а не я. Я не знаю, есть ли у тебя выпить.

– Да. Прости. Я еще не проснулся. Внизу, в холодильнике, бутылка виски. Достань, пожалуйста.

Он плеснул в бокалы грамм по пятьдесят.

– Себе-то целый налей. Поспишь покрепче. Я к Егорушке встану.

– Не надо. Отдыхай. Я сам встану. Мам, спасибо тебе, что приехала. Не знаю, что бы и делал без тебя. Как кормить, как купать, как пеленать… Их, маленьких, даже в руки брать страшно. Девчонки-медсестры меня, конечно, наставляли, много чего говорили, а у меня, как у барана, в одно ухо влетает, а в другое…

Мать спокойно и даже чуть сурово смотрела на него.

– Ничего, сын. Ты выдержишь. В войну по восемь человек растили. У моей мамы восемь детей в войну было. После войны я, девятая, родилась. Есть было нечего, своего угла не было, голодно, холодно, а растили. Никто не считал, что это тяжело. Просто жили и все. И ты, сын, просто живи, а там как Бог распорядится.

Марта Федоровна лишь пригубила спиртное. Обнаров выпил свои пятьдесят до дна. Есть не хотелось. Расставание с Таей, утренний перелет, потом нервотрепка с выпиской сына из клиники, потом долгий первый день с младенцем на руках действительно вымотали его.

– Мам, ты завтра утром, пожалуйста, за Егором присмотри. Я за молоком в клинику съезжу. У нас молока только на утро осталось. Заодно машину заберу.

– Какую машину? – не поняла мать.

– Свою. Она у входа в клинику брошена. Ее, наверное, до сих пор «пасут». Сабурову спасибо, распорядился подогнать реанимобиль к запасному выходу, позади клиники. На нем мы с Егором и уехали.

– Люди меня поражают, Костя. Крутятся под ногами, лезут в личную жизнь, нагло, беззастенчиво, лезут, когда больно, когда нельзя. Так и хочется спросить: а вы, мои дорогие, как бы вы чувствовали себя, если бы в вашу жизнь так беспардонно лезли?

– Брось, мам. Какие это люди? Это папарацци. Им деньги платят. Они работают. Меня другое огорчает. Есть целые издания, есть огромная их читающая масса людей, для которых одинокий Обнаров, выходящий из клиники с ребенком на руках, гораздо интереснее, чем все, что этот же Обнаров делает в кино или в театре. Я начинаю задавать себе вопросы. Зачем я вообще что-то в кино и в театре делаю? Нужно ли это всерьез кому-то? Сегодня мне кажется, что нет. Видимо, либо во мне что-то не так, либо в этой жизни все с ног на голову… – он прервал себя, улыбнулся, скорчил смешную рожицу, погладил мать по руке. – Чего-то я разнылся. Давай поедим.

После ужина мать собрала со стола, помыла посуду, убрала в холодильник кастрюльки со съестным, немного повздыхала, смахнула непрошенную слезу и отправилась спать. Осторожно, чтобы не разбудить, она заглянула в комнату сына. Сына в комнате не было. Она с умилением посмотрела на спящего внука и, перекрестив ребенка, тихонько пошла в зал.

Дверь на балкон была приоткрыта. Марта Федоровна подошла ближе. Сын курил и разговаривал по телефону.

«…Представляешь, он воды совсем не боится. Я? Я понял, что я всего в этой жизни боюсь! – говорил Обнаров. – Ты бы видела, Таечка, как у меня дрожали руки и ноги! Мне за себя стыдно… – он замолчал, видимо, слушая, что ему говорила жена, потом с волнением в голосе сказал: – Ты держись там, мой милый ежонок. Мы с Егоркой очень ждем тебя. Ты нужна нам. Ты нужна мне. Я очень люблю тебя! – он опять слушал телефон, курил. – Через два дня я прилечу. Что? Конечно. Засыпай, родная моя. Я завтра позвоню. Спокойной ночи…»

Матери очень захотелось обнять сына, пожалеть, утешить. Поддавшись порыву, она даже шагнула к двери на балкон, но Обнаров уже говорил кому-то очень жестко в телефон:

«…Ты чего от меня, сука, прячешься? Я тебя, матрешку, весь день вызванивать должен? Я завтра заеду, и если ты, рыжая бесстыжая морда…»

Мать не стала слушать дальше, она тихонько, на цыпочках пошла в свою комнату. Марта Федоровна легла и долго прислушивалась к звукам в квартире. Наконец, она услышала как сын осторожно закрывает балкон, гасит свет в прихожей и идет в свою комнату.

Долгий тревожный день закончился. Миром теперь правила ночь.

Дверь в святая святых, в кабинет генерального директора актерского агентства «Успех» бесцеремонно отворилась, и на пороге возник наглый визитер.

– Дверь закройте, немедленно! Подождите в приемной! – отнюдь не любезно предложила склонившаяся над бумагами секретарша.

– Карина, выйди! – повелительно сказал посетитель. – Поживей.

Секретарша обернулась, растерянно улыбнулась.

– Ой, здравствуйте. Константин Сергеевич. Извините, пожалуйста, я не узнала вас. А мы вот с Валерием Анатольевичем с финансовым отчетом за июль разбираемся.

– Выйди, я сказал.

Секретарша, наскоро собрав бумаги, удалилась.

– Вот ты и пришел… – неопределенно заключил Юдин.

– Это не я пришел, Валера. Это проблемы твои пришли.

Юдин поерзал в кресле, пошевелил бумагами на столе, потом из ящика стола достал связку ключей, выбрал один, самый маленький, вставил его в личину сейфа, после чего нажал четыре кнопки кодового замка и открыл дверцу. На стол, поближе к Обнарову, он положил перетянутые банковской упаковкой пачки денег.