Обнаров - Страница 38

– Багром удобнее. Он маленький, легкий. А ведро резче топить надо, тогда оно с багра не соскочит.

– Премудрая, прямо-таки премудрая барышня! – с удовольствием рассуждал сосед.

Дождавшись, пока Тая в очередной раз вернется с ведерком к колодцу, сосед уточнил:

– Я извиняюсь, барышня, за любопытство. Вы баньку-то сами растоплять будете или помощь потребуется? Я весь к вашим услугам.

Тая рассмеялась.

– Спасибо, Алексей Васильевич. Только сама.

– Ах, дурак я старый! – всплеснул руками дед. – Стою, на вас, красавицу, любуюсь. Вы что руками-то воду носите, у Кости же насос есть. Давайте я вам помогу.

– Не нужно. Я уже котел наполнила.

Но сосед ее не слушал. Бодро засеменив вдоль забора, он нащупал две доски, что крепились только на верхних гвоздях, раздвинул их и пролез в образовавшийся лаз.

– Давно говорю Костяну, давай калитку сделаем. А он, мол, «так романтичнее». Вот и хожу, как партизан.

С шутками, прибаутками сосед налаживал насос, а Тая тем временем растопила баньку, как в восхищении констатировал сосед, «с одной спички».

– Как же вы это умудряетесь, голубушка? У вас дрова разгорелись с одной спички! Горят дружно, жарко. Тяга сразу хорошая. Дыму не напустили. У меня так целая баня дыму для начала. Пока первый котелок не отолью, дверь нараспашку. Дышать нечем!

– Дверцу в топке не закрывайте, просто прикройте, оставив зазор сантиметров пять. Дверь в баню закрывать не нужно. Оставьте щель. Во всяком случае, до тех пор, пока первый котел не отольете. Дайте бане просохнуть. Вот вам и тяга.

– Искусница! Искусница!!! Теперь и я так делать буду, а то как баньку растоплять, так – горе. Паяльную лампу с собой беру, жидкость для розжига костра! Ай-ай-ай… Ай-ай-ай…

Тая задорно рассмеялась, видя по-детски озадаченное лицо соседа.

– Смейтесь, красавица. Имеете право. В любую погоду в любом месте из ничего костерок разведу, а баню, чтоб дыма не напустить, растопить не могу.

– Когда я увидела вас, Алексей Васильевич, утром, там, на берегу, я приняла вас за коренного жителя этих мест. За все знающего деревенского старичка.

Он рассмеялся.

– Люблю иногда слиться с местным населением. Я же москвич. Мы в одном доме с супругом вашим живем. Только у него пятый подъезд, а у меня третий. Кстати, а Костя где?

– Спит. Пусть отсыпается. Он очень устает. Сам никогда не признается, но я-то вижу

Алексей Васильевич сел на крылечке бани, взял за руку Таю, заставил сесть рядом.

– Ты береги его, дочка. Хороший он мужик. Прикидывается, правда, много. Иной раз под хама, иной раз под разбитного «своего» парня, иной раз под бабника косит. Только не такой он. Когда мы с супружницей моей, Женечкой, жить начинали, я зеленым лейтенантом был. Помоталась она со мной… Мама дорогая! В служебной общаге с клопами да тараканами жили. Своего ничего не было. Мебель казенная, развалюшная, с инвентарными номерами. Вещей – чтобы в чемодан упаковать. Я все по командировкам. Она одна. Нервы, неустроенность, нищета… Возвращаюсь, бывало, а она радостная всегда, про жизнь нашу, собачью, даже ни намеком. Все терпела. Все выкрутасы мои сносила. На выкрутасы-то я силен был. Да! Голову оторвать надо было. Сколько слез она пролила… Если б все вернуть! А как жизнь за пищик брала, только Женечка и спасала. Про нее вспомню, ждет ведь, и будто крылья вырастали. Как второе дыхание открывалось. Из таких безнадежных ситуёвин выползал – вспомнить страшно! Начальство, бывало, смеется: «Везучий, чёрт!» Везучий… Благодаря ей до старости доскрипал. Везучий…

Галимский до хруста сжал пальцы, замолчал.

Отчего-то грусть этих нехитрых слов непонятным образом передалась Тае. Что в них было? Ностальгия по прошлому? Страх перед будущим? Острое ощущение мимолетности счастья? А, может быть, боязнь, что этого мира тебе одному будет слишком много, что потеряешься в нем, захлебнешься тоской, задохнешься отчаянием? Ведь жизнь для себя – все равно что песня без голоса, что рассвет без единого солнечного луча.

– У нас, у мужиков, ведь как: болит – молчим, прогибает – терпим, а рот откроем – всегда не в тему. Только без бабонек наших все давно передохли бы. Так-то! – он коснулся руки Таи, заглянул в глаза. – А где ж вы баньку-то так искусно растоплять научились, красавица?

– Бабушка научила. В деревне жила.

– В деревне. В деревне… – эхом повторил Алексей Васильевич. – Костян вроде бы житель городской, а душа деревенская. Вишь, каких вензелей из дерева наплел. И беседка, и крылечко, вот это, и колодец, и наличники на окнах дома.

– Это всё Костя?

– Доподлинно.

– Резьба просто восхитительная. Будто кружево!

– Кружево и есть. Приедет, бывало, сюда, и как пчелка, все возится, корпит над работой. Я ему говорю: «Найми, дай бутылку. Посиди сиднем. Шашлычку поешь, водочки выпей». А он: «Я, Василич, отдыхаю так. Когда руки заняты, голова пустая». С полгода эти вензеля резал. Ты ж посмотри, дочка, какая красота!

– Ой, захвалишь, Василич! Ой, захвалишь!

Оба обернулись.

По дорожке от дома к баньке шел Обнаров. На нем была потрепанная фуфайка нараспашку, видавшие виды джинсы, легкомысленная майка с волком из «Ну, погоди!» – вряд ли кто-нибудь сейчас признал бы в нем российскую знаменитость.

– О чем секретничаете? – он чмокнул Таю в щеку и сел на ступеньку рядом.

– Барышня твоя чисто Василиса Премудрая. Ты бы видел, как она печь в баньке растопила. С одной спички! А воду, воду как из колодца виртуозно достает! Ты думаешь, чем? Багром!

– Я самовар у вас в баньке видела. Кто умеет ставить самовар?

– Это Серега у нас мастер.