Ужин был исключительно поглощением пищи. Обнаров ел небрежно, неаккуратно, был молчалив, невнимателен.
– Костя, о чем ты все время думаешь? Ты совсем не замечаешь меня.
– О работе, – отрезал Обнаров тоном, не допускающим дальнейших вопросов.
Когда подали кофе, Обнаров закурил, спросил:
– Как тебе здесь, воспитательница? Держу пари, такие роскошные места ты только по телевизору видела.
– Здесь очень хорошо и уютно. Повар хороший. Нужно бы его поблагодарить, сказать несколько теплых слов.
Он выпустил вверх сигаретный дым.
– Перебьется. Так что там было у вас с папашкой? Твое детсадовское увлечение не идет у меня из головы.
– Костя, у тебя что-то случилось?
– Случилось, – не задумываясь, ответил он. – Но тебя это не касается.
– С Егором все в порядке?
– В полном. Он в Питере, у бабушки.
– Почему ты не заберешь его к себе?
– От советчиков тошно!
В день рождения жены Обнаров всегда не находил себе места. Ее смерти он так и не смог принять. Говорят, что счастье – это разница между ожиданием и реальностью. Эта разница из-за несправедливости и грубости к ним реальности превратилась в несчастье, растянувшееся кошмаром для Обнарова на годы.
Она улыбнулась. Улыбка была открытой, доброй, нежной.
– Я все-таки думаю, тебе нужно мне все рассказать. Тебе будет легче.
– Что ты понимаешь?! – раздраженно выдохнул он. – Копаешься, как гусыня, в сопливых носах. Сюсюкаешь. Мусюсюкаешь. Жалеешь… Меня жалеть не надо. Не поможет.
– Каждому хочется, чтобы его поняли и пожалели, и по голове погладили. Ты не исключение.
– Смысл?
– Это поможет тебе вновь стать сильным.
Обнаров усмехнулся, грустно, с издевкой.
– Давай попробуем. Едем ко мне, воспитательница. Начнешь меня жалеть.
Лунный свет на мягких кошачьих лапах крался к ее подушке. Еще немного, еще чуть-чуть, и смелым художником-импрессионистом он раскрасил светом и тенью ее лицо, подернул серебристой паутинкой ее черные волосы, лег полутенью на изгиб шеи, спускаясь все ниже и ниже, к загадочным полутонам.
Он любовался ею, купающейся в лунном свете.
– Спасибо тебе, – отчего-то шепотом сказал он.
Она отвернулась, как можно ровнее произнесла:
– За что?
Он осторожно протянул руку, нежно, едва прикасаясь кончиками пальцев, погладил ее по щеке.
– За то, что ты есть. Такая…
– Какая?
Он не ответил, он притянул ее к себе, обнял и так уснул, спокойно и безмятежно.
Утро ворвалось в его жизнь ярким солнечным светом, запахом горячего кофе, задорной детской песенкой из телевизора на кухне и ее улыбкой.
– Который час?
Она присела на краешек кровати, подала ему кофе.
– Уже поздно. Восемь тридцать. Просыпайся.
Обнаров отхлебнул кофе, одобрительно кивнул.
– Ты очень красивая сегодня. К чему бы это?
– Просто утро.
Она склонилась к нему, легонько поцеловала в щеку.
– Я побежала.
Она подхватила сумочку и пошла к двери.
– Я отвезу тебя.
– Нет-нет. Я возьму такси.
– Завтра у меня спектакль. Значит, в двадцать три тридцать у служебного входа.
На кухне его ждал завтрак: овсянка и яичница с беконом, как он любил. Так всегда готовила жена. Обнаров одобрительно хмыкнул:
– Даже…
Он пошел в ванную. Помадой на зеркале было написано: «Прощай. Забудь меня».
Кровь прилила к голове. Злость вперемешку с уязвленной гордыней накатили, размазали.
– Зеркало-то зачем поганить?! Колхозница…
Горячась все больше и больше, Обнаров полотенцем остервенело уничтожал надпись, потом пошел на кухню, с размаха бросил полотенце в мусорное ведро, налил себе стакан коньяку, залпом выпил, занюхал кусочком хлеба. Помедлив секунду, он схватил тарелку с кашей и яичницу и швырнул все это в мусорное ведро.
– Пожалела.
Он оперся кулаками о край стола, согласно кивнул.
– Стерва!
«…Без преувеличения, это будет очень опасный эксперимент. На грани катастрофы, – стоя на аэродромной бетонке, бодро вещал с телеэкрана известный тележурналист Валентин Седов. – Нам стали известны подробности. Принято решение смоделировать полет с повторением всех действий погибшего экипажа. Рядом с нами летчик-испытатель Игорь Леднёв. Именно он войдет в состав экипажа, которому поручено смоделировать полет погибшего самолета. Игорь Васильевич, скажите, как это будет?
– В ходе расследования катастрофы под Уральском уже пришлось отбросить множество версий. Осталась основная версия о тормозном усилии, которое и помешало машине взлететь. Мы выполним так называемый контрольный или штатный взлет, точно как предписывают инструкции. Затем на самолет установят спецаппаратуру для фиксации всех наших действий, и мы выполним шесть прерванных взлетов, повторяя разбег с нажатой педалью тормоза, выставляя штурвал, щитки так, как это делали пилоты разбившейся машины.
– Я думаю, главное здесь – вовремя остановиться, – сказал Седов. – Ведь если самолет оторвется от земли, он упадет так же, как и его предшественник в Уральске.
– Да. Это вообще противоестественное такое явление – взлет на тормозах, – сказал Леднёв. – Никто еще подобных испытаний не проводил.
– Скажите, Игорь Васильевич, вы испытываете страх перед полетом? – спросил Седов.
– У нас говорят: «Если летчик идет в полет, как на подвиг, он к полету не готов». Наш экипаж готов к полету…
Задорожная нажала кнопку пульта, и экран телевизора погас.
– Кра-са-ва… – чуть нараспев сказала она. – Вы, Игорь Васильевич, просто телезвезда! Во всех новостях, по всем каналам – ваше лицо.
– Издеваешься? – добродушно сказал Леднёв. – Я всего лишь старался выполнить твое поручение.